«Кончилась война, а мы живы!» Великая Отечественная глазами Юрия Никулина

Когда в дом приходит беда, никто не может остаться в стороне. И тогда даже те люди, которых мы привыкли видеть преимущественно в одном амплуа, готовы пожертвовать собой, чтобы одолеть напасть. Один из таких героев — артист Юрий Никулин. К 80-летию победы в Великой Отечественной войне мы делимся с вами военными мемуарами знаменитого актера.

17-летним мальчишкой Юрий Никулин ушел в армию. И даже не подозревал, что через считаные месяцы начнется советско-финляндская война, в которой он будет принимать самое непосредственное участие. В 1941-м он собирался демобилизоваться. Было воскресенье, и будущий артист с товарищем, взяв 3-литровый бидон, пошел на ближайшую станцию за пивом. Там их остановил пожилой человек и спросил, правда ли Германия напала на Советский Союз. А на станции Никулин заметил, как встревоженно люди слушали радиосводку. В мемуарах Юрий Никулин вспоминал:

«Прибегаем совершенно мокрыми на наблюдательный пункт и видим сидящего на крыльце дома сержанта Крапивина. Он спокойно курил. Заметив нас, спросил:

— Ну, где пиво?

— Какое пиво?! Война началась! — ошарашили мы его.

— Как? — переспросил Крапивин и кинулся к телефону. Да, в нашем доме никто о войне ничего не знал: ни военные, ни гражданские. Эту весть принесли мы».

Так Великая Отечественная застала Никулина под Ленинградом, и ни о каком дембеле не могло быть и речи.

Юрий Никулин стал свидетелем того, как фашисты пытались захватить окрестности Ленинграда — Кронштадт, Выборг, Сестрорецк. Постепенно всё сильнее сжималось кольцо блокады. С ним солдаты, которым полагалось по триста граммов хлеба в сутки, всё острее ощущали голод.

— Часто вместо ста пятидесяти граммов хлеба выдавали один сухарь весом в семьдесят пять граммов. Другую половину пайка составлял хлеб — сто пятьдесят граммов, тяжелый, сырой и липкий, как мыло, — рассказывал Никулин. — Полагалось на каждого и по ложке муки. Она шла в общий котел и там взбалтывалась — получали белесую воду без соли (соли тоже не было). С утра у каптерки выстраивалась очередь. Старшина взвешивал порцию и выдавал. Подбирали даже крошки. От постоянного голода острее ощущался холод. Надевали всё, что только могли достать: теплое белье, по две пары портянок, тулупы, валенки. Но всё равно трясло от холода, — вспоминал Никулин.

Своими глазами он видел Ленинград во время блокады и те ужасы, что пришлось пережить людям.

— Трамваи застыли. Дома покрыты снегом с наледью. Стены все в потеках. В городе не работали канализация и водопровод. Всюду огромные сугробы. Между ними маленькие тропинки. По ним медленно, инстинктивно экономя движения, ходят люди. Все согнуты, сгорблены, многие от голода шатаются. Некоторые с трудом тащат санки с водой, дровами, — описывал Никулин происходящее в Ленинграде. — Порой на санках везли трупы, завернутые в простыни. Часто трупы лежали прямо на улицах, и это никого не удивляло. Бредет человек по улице, вдруг останавливается и… падает — умер.

Юрий Никулин рассказывал, что от холода и голода все казались маленькими и высохшими, а в Ленинграде, по его словам, было страшнее, чем на передовой, — город бомбили и обстреливали.

— Нельзя забыть трамвай с людьми, разбитый прямым попаданием немецкого снаряда. А как горели после бомбежки продовольственные склады имени Бадаева — там хранились сахар, шоколад, кофе… Всё вокруг после пожара стало черным. Потом многие приходили на место пожара, вырубали лед, растапливали его и пили. Говорили, что это многих спасло, потому что во льду остались питательные вещества, — вспоминал артист.

Весной 1942 года Юрий Никулин прибыл в Ленинград по заданию командования и решил зайти к родственникам. Дверь открыла бабушка. От нее будущий артист узнал, что ленинградских родственников у него практически не осталось.

— Бабушка Леля рассказала, что троюродного брата Бориса, того, который смеялся надо мной, доказывая, что войны не может быть, убили под Ленинградом, что дядя мой умер от голода, а тетка успела эвакуироваться. Спустя месяц бабушка умерла, — вспоминал Юрий Никулин.

Много раз Юрий Никулин был на волосок от смерти. Он признавался, что, видимо, судьба хранила его, а мать артиста говорила, что тот родился в рубашке. Весной 1943 года он подхватил воспаление легких, и его отправили в ленинградский госпиталь. Спустя две недели выписали, и Никулин пошел в пересыльный пункт. Он просился в свою часть, но получил назначение в 71-й отдельный дивизион, который стоял за Колпином. Впрочем, в новую часть Никулин так и не прибыл.

— Меня задержали в тыловых частях, примерно в десяти-пятнадцати километрах от дивизиона. И тут произошло неожиданное. Вышел я подышать свежим воздухом и услышал, как летит снаряд… А больше ничего не слышал и не помнил — очнулся контуженный в санчасти, откуда меня снова отправили в госпиталь, уже в другой, — писал он в своей книге.

После выздоровления Никулина отправили служить в разведывательный батальон. И снова смерть прошла рядом с ним — немцы открыли огонь из дальнобойных орудий по позиции, где находился Юрий Владимирович. Он в тот момент крепко спал и даже не слышал разрывов.

— Меня с трудом выволокли из блиндажа (мне потом говорили, что я рычал, отбрыкивался, заявляя, что хочу спать и пусть себе стреляют) и привели в чувство. Только мы отбежали немного от блиндажа, как увидели, что он взлетел на воздух: в него угодил снаряд. Так мне еще раз повезло, — вспоминал он.

Не раз Никулину казалось, что смерть неминуема, но всё кончалось благополучно — какие-то случайности сохраняли ему жизнь.

— Как-то сижу в наспех вырытой ячейке, кругом рвутся снаряды, а недалеко от меня в своей щели — Володя Бороздинов. Он высовывается и кричит: «Сержант, иди ко мне. У меня курево есть». Только перебежал к нему, а тут снаряд прямым попаданием — в мою ячейку. Какое счастье, что Бороздинов позвал меня! — признавался он.

В автобиографии Юрий Никулин откровенно говорил, что не относит себя к храбрым людям. На войне ему бывало страшно. Особенно во время обстрелов.

— Ты слышишь орудийный выстрел, потом приближается звук летящего снаряда. Сразу возникают неприятные ощущения. В те секунды, пока снаряд летит, приближаясь, ты про себя говоришь: «Ну вот, это всё, это мой снаряд». Со временем это чувство притупляется. Уж слишком часты повторения, — рассказывал Юрий Никулин. — Но первого убитого при мне человека невозможно забыть. Мы сидели на огневой позиции и ели из котелков. Вдруг рядом с нашим орудием разорвался снаряд, и заряжающему осколком срезало голову. Сидит человек с ложкой в руках, пар идет из котелка, а верхняя часть головы срезана, как бритвой, начисто.

Смерть, которая на войне, казалось бы, привычное дело, каждый раз потрясала артиста. Он видел поля, на которых рядами лежали убитые люди: как шли они в атаку, так и скосил их всех пулемет. Он видел тела, разорванные снарядами и бомбами. Но самое обидное, по словам Юрия Никулина, — это нелепая смерть, когда убивает шальная пуля или случайно попавший осколок.

— Служил у нас чудесный парень, Герник. Как-то ночью над нашей позицией пролетел самолет и сбросил небольшую бомбу примерно в сорока-пятидесяти метрах от того места, где спал Герник. Бомба взорвалась, и крошечный осколок пробил ему голову, угодив прямо в висок. Так во сне Герник и умер. Утром будим его, а он не встает. Тогда и заметили маленькую дырочку. Положи он голову на несколько сантиметров правее — остался бы жив, — вспоминал Юрий Владимирович. — Каждый раз, когда на моих глазах гибли товарищи, я всегда говорил себе: «Ведь это же мог быть и я».

Пережить страшные годы Великой Отечественной Юрию Никулину, как и многим солдатам, помогало чувство юмора, которого будущему артисту было не занимать. Однажды в Валмиере Никулина вызвал к себе замполит и поручил: «Ты у нас самый веселый, много анекдотов знаешь, давай-ка организуй самодеятельность». Боец охотно взялся за это дело. Обошел все батареи дивизиона, выявил более-менее способных ребят. В первом боевом концерте он оказался и организатором, и конферансье, был занят в клоунаде, пел в хоре, стал автором вступительного монолога и нескольких реприз между номерами. Но больше всего сложностей возникло именно с клоунадой.

— Я понимал: главное — найти отличного партнера. Мой выбор пал на моего друга, сержанта Ефима Лейбовича. Все знали его как человека спокойного, уравновешенного, рассудительного, эрудированного — до войны он работал в газете. Ефим старше меня на два года. Он любил экспромты, шутки. Я решил, что вместе мы составим довольно забавный дуэт.

В одной из разбитых парикмахерских Никулин и однополчане нашли рыжую косу — из нее сделали парик. Углем и губной помадой, которую дали телефонистки, Юрий Владимирович наложил на лицо небольшой грим. Из папье-маше сделал нос. На тельняшку, которую одолжил у одного из бойцов, служившего ранее в морской пехоте, надел вывернутую мехом наружу зимнюю безрукавку, раздобыл шаровары, взял у старшины ботинки 46-го размера (самого большого). Ефим Лейбович в свою очередь надел цилиндр и фрак, под которым были гимнастерка, брюки галифе и ботинки с обмотками.

— В те дни немало говорилось об открытии ученых по расщеплению атомного ядра. На эту тему мы придумали репризу. Я появлялся на сцене в своем диком костюме с громадным молотком в руках. Остановившись, поднимал что-то невидимое с пола и, положив на стул это «что-то», бил по нему молотком. Стул разлетался на куски. Вбегал партнер и спрашивал: «Что ты здесь делаешь?» Я отвечал совершенно серьезно: «Расщепляю атом», — вспоминал Юрий Никулин об одном из своих первых цирковых выступлений. — Зал раскалывался от смеха. До сих пор не могу понять: почему так смеялись?

Особенно сильно в памяти у Юрия Никулина отпечаталось наступление советской армии на Ленинградском фронте в 1944 году. Снимаясь с позиции, по дороге из Пулкова, вместе с группой солдат он остановился возле покинутого немецкого блиндажа. Солдаты сильно устали после двух бессонных ночей и боев, промокли и были по колено в грязи из-за оттепели, поэтому зашли в блиндаж согреться и поесть. С этим, казалось бы, рядовым для тех лет событием, у Никулина связана история, которую его отец назвал героическим поступком.

В блиндаже солдаты зажгли коптилку, достали сухой паек, начали есть и тут увидели, как по выступающей балке спокойно идет мышь.

— Прошла по балке и прыгнула к нам на стол. Маленькая мышка. Она поднялась на задние лапки и, как делают собаки, начала просить еду. Я протянул ей кусочек американской колбасы. Она взяла ее передними лапками и начала есть. Мы все смотрели как завороженные, — вспоминал Никулин. — Петухов замахнулся автоматом на незваную гостью. Я схватил его за руку и сказал: «Вася, не надо». «Мышь-то немецкая», — возмутился Петухов. «Да нет, — сказал я. — Это наша мышь, ленинградская. Что, ее из Германии привезли? Посмотри на ее лицо». Все рассмеялись. Мышка осталась жить.

Другая драматическая история, свидетелем которой стал Юрий Никулин, произошла под Гдовом. Она очень откликнулась солдату.

«Молодой парень — он работал на грузовике — вез продукты на батарею и нервничал, потому что опаздывал и знал, что все мы очень голодны. Но никак он не мог обогнать двух лошадей, обычных повозочных лошадей, которые подвозили патроны пехоте. Возчиками при лошадях, как правило, бывали пожилые люди.

Плетется Старовойтов за двумя повозками и проклинает повозочных на чём свет стоит. Он сигналит им и кричит, а они отругиваются не оборачиваясь. Это его и завело. Спрыгнул он со своей машины, подбежал к одному из них и как даст ему в ухо. Тот поднимается и говорит:

— Ты что это?

И хотел сдачи ему дать, но тут застыли они друг перед другом — молодой шофер и старый ездовой, потому что встретились на военной дороге отец и сын.

Не знали ничего друг о друге более двух лет. Сначала ушел на войну молодой парень, а потом пошел воевать и его отец. И вот встреча.

Пошли они к комиссару нашему и командиру полка, где отец служил, и попросили, чтобы отец и сын продолжали службу в одной части. Им пошли навстречу. Так они до конца войны, до победы прошли вместе.

Когда я об этом узнал, то подумал: вот бы мне так встретиться с отцом, которого призвали в армию в 1942 году. Я не знал тогда, что мой отец уже демобилизовался по болезни».

В ночь на 9 мая готовилось наступление советских войск по всем фронтам, а Никулин и его товарищи спали в землянке как убитые, потому что весь день строили, копали траншеи. Их разбудило известие о победе.

— Утром мы почувствовали какие-то удары и толчки. Открыли глаза и видим: по нашим телам, пригнувшись, бегает разведчик Володя Бороздинов с криком «А-ааа, а-аа!». Мы смотрели на него и думали — уж не свихнулся ли он? Оказывается, Бороздинов кричал «Ура!». Он первым узнал от дежурного телефониста о том, что подписан акт о капитуляции фашистских войск. Так пришла победа, — вспоминал Юрий Никулин.

Артист рассказывал, что в тот момент у всех проснувшихся был одновременно радостный и растерянный вид — никто не знал, как выразить счастье. В воздух стреляли из автоматов, пистолетов, винтовок, пускали ракеты. Всё небо искрилось от трассирующих пуль.

— Недалеко от нас стоял полуразвалившийся сарай. Поджечь его! Многим это решение пришло одновременно. Мы подожгли сарай и прыгали вокруг него как сумасшедшие. Прыгали, возбужденные от радости. Победа! Кончилась война, а мы живы! Это великое счастье — наша победа! Война позади, а мы живы! Живы!!!

После капитуляции Германии Юрий Никулин еще год служил в Восточной Пруссии. Его демобилизовали в мае 1946-го. Дорога до Москвы заняла 4 дня. Всё время, пока Юрий Владимирович ехал домой, он размышлял, что ему делать дальше.

— Если пережил эту страшную войну, то всё остальное как-нибудь преодолею, — думал тогда Юрий Никулин.

Так началась новая, мирная глава в жизни великого артиста.